М. Ю. Лермонтов в Петербурге (К юбилею поэта)

. . . Увы! как скучен этот город, С своим туманом и водой! . . Куда ни взглянешь, красный ворот, Как шиш, торчит перед тобой; Нет милых сплетен - все сурово, Закон сидит на лбу людей; Все удивительно и ново – А нет не пошлых новостей! Доволен каждый сам собою, Не беспокоясь о других, И что у нас зовут душою, То без названия у них! . . М.Ю.Лермонтов. 1832      Перевод в Петербургский университет разрешили не иначе, как с условием, чтобы проситель начал сызнова, то есть выдержал вступительный экзамен. Такое требование рассердило Лермонтова; он с досады поступил в юнкерскую школу. Гвардейская школа помещалась тогда у Синего моста в огромном доме, принадлежавшем когда-то Чернышевым, а потом перестроенным во дворец великой княгини Марии Николаевны. Бабушка наняла квартиру в нескольких шагах от школы, на Мойке же, в доме Панскова. Она не захотела расстаться со своим любимцем, и потому решили, чтобы он был зачислен полупансионером, - следовательно, каждый вечер возвращался бы домой.      Внутренний порядок был заведён тот же, который существовал в полках, но вместе с тем сюда вошли и распоряжения, общие всем военно-учебным заведениям. Так, подпрапорщики поднимались барабанным боем в 6 часов утра и, позавтракав, отправлялись в классы от 8 до 12 часов, далее один час длились строевые занятия, а с 3 до 5 – вечерние занятия. По воспоминаниям А.М. Миклашевского обращение в школе было самое гуманное, никакого особенного гнёта они не испытывали. Молодые люди все считались на действительной службе, пользовались привилегиями и относительно большою свободою.       «В юнкерской школе Лермонтов был хорош со всеми товарищами, хотя некоторые из них не очень любили его за то, что он преследовал их своими остротами и насмешками за всё ложное, натянутое и неестественное, чего никак не мог переносить», – пишет А.М. Меринский.       Почти у каждого в школе было прозвище. Лермонтова прозвали Маёшкой, уменьшительной от Маё – название одного из действующих лиц бывшего тогда в моде романа Notre Dam de Paris . Маё этот изображен в романе уродом, горбатым, а Лермонтов был немного кривоног из-за удара, полученного в манеже от лошади в первый год пребывания его в юнкерской школе, а также сутуловат и неуклюж.      В конце 1834г Лермонтов окончил школу, был произведен в корнеты и отправлен служить в Царское село. Такое место службы давало Лермонтову возможность часто наведываться в Петербург то на бал, то на премьеру, то на маскарад. Лермонтов вступил в большой свет.      «Шумною и довольною толпою зрители спускались по извилистым лестницам к подъезду . . . внизу раздавался крик жандармов и лакеев. Дамы, закутавшись и прижавшись к стенам, и заслоняемые медвежьими шубами мужей и папенек от дерзких взоров молодежи, дрожали от холоду - и улыбались знакомым. Офицеры и штатские франты с лорнетами ходили взад и вперед, стучали - одни саблями и шпорами, другие калошами . . . Купцы и простой народ проходили другими дверями. Это была миньятюрная картина всего петербургского общества», – так описал Лермонтов театральный разъезд в неоконченном романе „Княгиня Лиговская". (1836)       Вот один из забавных эпизодов жизни Лермонтова этой поры. Однажды в Царском Селе шел пир горой. Пелись песни при громчайшем хохоте и звоне стаканов. Между тем соскучившаяся по Лермонтову бабушка прислала из Петербурга нарочного с приказом привезти внука к ней. Решено было ехать всем вместе. «Лермонтову пришло на ум дать на заставе записку, в которой каждый должен был расписаться под вымышленной фамилией иностранного характера. Булгаков подхватил эту мысль и назвал себя французом маркизом де Глупиньон, вслед за ним подписались испанец Дон Скотилло, румынский боярин Болванешти, грек Мавроглупато, лорд Дураксон, барон Думшвейн, итальянец сеньор Глупини, пан Глупчинский, малоросс Дураленко и, наконец, российский дворянин Скот-Чурбанов (имя, которое дал себе Лермонтов)», – пишет П.А. Висковатов. В.П. Бурнашев продолжает: «По дороге нужно было сменить одну из лошадей, и мы остановились в пустом торговом балагане, снарядили что-то вроде столов и стульев из найденных досок и приступили к корзине с провизией. Тут было решено в память нашего пребывания написать на стене все наши псевдонимы, но в стихах, с тем чтобы каждый написал один стих.» Получилось следующее (часть Бурнашев забыл): Гостьми был полон балаган, Болванешти, молдаван, Стоял с осанкою воинской Болванопуло было грек, Чурбанов, русский человек, Да был еще поляк Глупчинский…       Так, в гусарских пирушках и, тем не менее, в творческом труде (Лермонтов написал поэму «Мцыри», «Сашка», «Боярин Орша», две редакции драмы «Маскарад», начал работу над романом «Княгиня Лиговская») проходили годы службы в Царском, а фактически пребывания в Петербурге.      Но в январе 1837г трагическая смерть Пушкина пробудила весь Петербург от апатии. Под свежим влиянием истинного горя и негодования, возбужденного в нем этим святотатственным убийством, Лермонтов в один присест написал несколько строф, разнесшихся в два дня по всему городу. Лермонтову приходило даже на мысль вызвать убийцу и мстить за гибель русской славы. Первоначально стихотворение заканчивалось словами «И на устах его печать». Но после жаркого спора с камер-юнкером Н.А. Столыпиным (братом Столыпина-Монго) Лермонтов дописал всем теперь известное окончание «А вы, надменные потомки…». Дело было так: Лермонтов утверждал, что государь накажет виновников интриги и убийства, Столыпин же говорил, что тут затронута честь, что судить Дантеса и Геккерна по русским законам нельзя, что иностранцам дела нет до поэзии Пушкина и т. д. (такого мнения, кстати, придерживались многие в большом свете). Тогда Лермонтов прервал его, крикнув: «Если над ними нет закона и суда земного, если они палачи гения, так есть Божий суд». Эта мысль вошла почти дословно в последние 16 строк стихотворения. «Навряд ли еще когда-нибудь в России стихи производили такое громадное и повсеместное впечатление. Разве что за 20 лет перед тем «Горе от ума» (В.В. Стасов). Сначала (до прибавленных строк) власти не обратили особого внимания на стихи Лермонтова, тем более, что шеф жандармов граф Бенкендорф был лично знаком с бабушкой Лермонтова. Но после того как русская аристократия на себя примерила слова «А вы, надменные потомки», после того как государь получил анонимное письмо с последними строчками и подписью «Воззвание к революции», делу нельзя было не дать ход. Лермонтова арестовали и провели обыск на квартире в Царском селе. Под арестом к Лермонтову пускали только камердинера, приносящего обед. Поэт велел завертывать хлеб в серую бумагу и на этих клочках с помощью вина, печной сажи и спички написал несколько стихотворений – «Когда волнуется желтеющая нива» (см. подробнее раздел «Мой Лермонтов»), «Я, матерь божия, ныне с молитвою» (см. раздел «Жемчужины творчества» ), « Кто б ни был ты, печальный мой сосед», «Соседка».       Лермонтова перевели в Нижегородский драгунский полк на Кавказ, а С.А. Раевского за распространение стихов посадили под арест на месяц и отправили на службу в Олонецкую губернию. Известны такие слова Николая I по поводу стихотворения «Смерть поэта»: «Приятные стихи, нечего сказать… Я велел старшему медику гвардейского корпуса посетить этого господина и удостовериться, не помешан ли он, а затем мы поступим с ним согласно закону».      Через год, в 1838г, после многочисленных прошений бабушки Лермонтову разрешено вернуться в Петербург. «Я пустился в большой свет. В течение месяца на меня была мода, меня наперерыв отбивали друг у друга. Все те, кого я преследовал в своих стихах, окружают меня теперь лестью. Тем не менее я скучаю. Просился на Кавказ – отказали, не хотят даже, чтобы меня убили», – пишет Лермонтов об этом периоде М.А. Лопухиной.       В это время Лермонтов создает новую редакцию «Демона», поэма имеет огромный успех. Княгиня Щербатова, например, говорит поэту: «Мне ваш Демон нравится: я бы хотела с ним опуститься на дно морское и полететь за облака. А красавица М.И. Соломирская, танцуя с поэтом, сообщает: «Знаете ли, Лермонтов, я вашим Демоном увлекаюсь… Его клятвы обаятельны до восторга… Мне кажется, я могла бы полюбить такое могучее, властное и гордое существо, веря от души, что в любви, как и в злобе, он был бы действительно неизменен и велик».       Однако недолго суждено было Лермонтову наслаждаться блестящим обществом столицы. 16 февраля 1840 года в доме графини Лаваль сын французского посланника Эрнест де Барант вызвал Лермонтова на дуэль. Современники называют три возможных причины. Соперничество из-за княгини М.А.Щербатовой (Лермонтов ей посвятил стихотворение «На светские цепи…»), борьба за прекрасные глазки жены русского консула в Гамбурге г-жи Бахерахт и, наконец, политическая ссора – Баранта интересовал вопрос, бранит ли Лермонтов в стихотворении «На смерть поэта» всю французскую нацию или же только убийцу Пушкина. Дуэль произошла на Черной речке и кончилась мирно. Барант промахнулся, а Лермонтов выстрелил в сторону( подробнее см. раздел «Дуэли»). В результате Лермонтов и Столыпин (секундант Лермонтова) были посажены под арест, а Баранта отец срочно отправил в Париж.      Под арестом к Лермонтову пускали только камердинера, приносящего обед. Поэт велел завертывать хлеб в серую бумагу и на этих клочках с помощью вина, печной сажи и спички написал несколько стихотворений – «Когда волнуется желтеющая нива» (см. подробнее раздел «Мой Лермонтов»), «Я, матерь божия, ныне с молитвою» (см. раздел «Жемчужины творчества» ), « Кто б ни был ты, печальный мой сосед», «Соседка».       Весной 1840г по резолюции государя Лермонтова переводят служить на Кавказ в Тенгинский пехотный полк. Но уже в феврале 1841г Лермонтов приезжает в Петербург в отпуск. Это его последний приезд. «Три месяца, проведенные тогда им в столице, были самые счастливые в его жизни. Он утром сочинял какие-нибудь прелестные стихи и приходил к нам читать их вечером. Веселое расположение духа проснулось в нем опять в этой дружеской обстановке, он придумывал какую-нибудь шутку или шалость, и мы проводили целые часы в веселом смехе благодаря его неисчерпаемой веселости,»– пишет Е.П. Ростопчина. В это время он закончил «Героя нашего времени», написал множество стихов, в том числе «Родину», о которой Белинский отозвался так: «…что за вещь! Пушкинская, то есть одна из лучших пушкинских. В этот период в повести «Штосс» возникает образ Петербурга в прозе, столь же серовато-мрачный, как в поэзии: «Сырое ноябрьское утро лежало над Петербургом. Мокрый снег падал хлопьями, дома казались грязны и темны, лица прохожих были зелены; извозчики на биржах дремали под рыжими полостями своих саней; мокрая длинная шерсть их бедных кляч завивалась барашком; туман придавал отдаленным предметам какой-то серо-лиловый цвет. По тротуарам лишь изредка хлопали калоши чиновника, - да иногда раздавался шум и хохот в подземной полпивной лавочке, когда оттуда выталкивали пьяного молодца в зеленой фризовой шинели и клеенчатой фуражке.»      Лермонтов мечтал об отставке и о литературной деятельности. За несколько дней до отъезда на Кавказ Лермонтов посетил известную в Петербурге ворожею, жившую у «пяти углов», ту самую, которая предсказала Пушкину смерть от белого человека. Поэт спросил у нее, будет ли выпущен в отставку и останется ли в Петербурге. В ответ он услышал, что в Петербурге ему больше не бывать и ожидает его отставка, «после коей уж ни о чем просить не станешь». Последний вечер Лермонтов провел у Карамзиных. Лермонтов, к удивлению собравшихся, очень долго разговаривал с Н.Н. Пушкиной, вдовой поэта, хотя раньше демонстративно ее избегал.  http://lermontov.sch1262.ru/62.html